Меня арестовали за прогулку с детьми, держали в полиции, психушке. В разгар коронавируса
Когда начался карантин в марте, дети, конечно же, оказались дома, садик закрылся. Парки и детские площадки вокруг нашего дома тоже закрыли по приказу губернатора Нью-Джерси. Так что мне оставалось просто гулять с сыном и дочкой по улицам, мимо проезжающих машин. Мой город, как и большинство других городов США, не рассчитан на пешеходов. Я считаю, что для моих детей (очень энергичных и не всегда послушных) проезжающие мимо машины представляют большую опасность.
Мы – очень активная семья. Мы много путешествовали и летали с ними через Атлантику, даже когда они были трехмесячными младенцами. Муж и я увлекаемся скалолазанием, дайвингом, спелеологией и походами в горы – и привлекаем детей. С ними мы уже не раз ходили на хайки в разные национальные парки в США, Израиле, Европе, Латинской Америке. Мне всегда хотелось, чтобы дети не сидели на попе у телевизора и смартфонов. Были любопытными и отважными. Свою миссию матери я всегда видела в том, чтобы помогать детям познавать мир и не давать им убиться в процессе.
Злополучная прогулка
Дело было 15 апреля, в среду, было прохладно, пасмурно, на улице практически никого. Около 5 вечера я закончила работу пораньше и вышла с детьми погулять. Через дорогу от дома есть парк – Palisades Interstate Park. Он был закрыт, как и все на тот момент. Но возле парка есть небольшая горка, на которую мы с детьми часто поднимались, мы это называли нашим маленьким приключением возле дома. На этой горе живут олени и птицы. Это не Большой Каньон и не Эверест, но какая-никакая физическая нагрузка на свежем воздухе. Мы с детьми залезали и на более сложные склоны. На этой горке я поддерживала обоих детей за спины, дочку даже брала иногда на руки.
Вдруг я услышала крики снизу.
Мужчина, случайный прохожий, кричал нам, что забираться на этот холм небезопасно и нам нужно спуститься. Я его заверила, что мы уже много раз это проделывали (конкретно на этой горке и других, а также внутри помещений, indoor climbing) и прекрасно себя чувствуем, в помощи не нуждаемся. Мужчина не поверил и стал взбираться к нам. Он подошел очень близко, был без маски и перчаток.
Этот момент меня напряг, так как из каждого чайника ведь говорят, что нужно держать социальную дистанцию, мыть руки и носить маски. А тут мужчина взял и подверг риску меня и детей, нарушив карантин.
Незнакомец сказал, что раньше работал пожарным и видел тут много трупов.
Я немного испугалась. Мало ли кто этот человек… Возможно, он не в себе. Сын попросил мужчину уйти (сказал: “Please go away”), я ему мягко сказала на русском, что невежливо такое говорить, к тому же мужчина говорит, что он пенсионер-пожарный, а ты ж вон как любишь пожарных.
Прохожий сказал, что сейчас вызовет помощь, потому что мы можем убиться, а они построят нам какие-то платформы и натянут веревки, чтобы нас спустить. Лучше бы в тот момент я просто взяла детей в охапку и сбежала подальше.
Но я пожалела того мужчину.
Он был пожилой, седой, с лишним весом и одышкой, курильщик.
Я переживала, как он сам теперь спустится, вдруг сердце не выдержит. Поэтому я тому “доброму самаритянину” только и ответила, что, видимо, теперь нас оштрафуют или заставят оплачивать стоимость “услуг” пожарных, поэтому, пожалуйста, не вызывайте никого.
Мужчина клятвенно меня заверил, что меня ни за что не оштрафуют.
Какая я была дура, что поверила ему!
Штрафы или здоровье незнакомца должны были быть последним, о чем мне стоило волноваться в тот момент.
Аттракцион в карантин
Мужчина присел рядом с нами, усадил сына себе на колени и крепко обхватил его руками, чтобы не вырвался. Я не на шутку испугалась, но не хотела пугать детей, ведь минуту назад я говорила, что с дядей нужно быть вежливыми. Я позвонила мужу (он работал, дома) и попросила подойти к нам. Потом схватила дочку на руки, спустилась немного, чтобы спасти хоть ее от этого человека.
Буквально пару мгновений спустя внизу появились пожарные, машины скорой помощи, полицейские машины. Возле нас в результате было 14 человек, и только один из них был в маске и перчатках.
Меня окружили четверо полицейских, один их них схватил меня за ногу. У меня на руках была дочка, сына удерживал незнакомец.
Я пыталась сохранять спокойствие и сказала полицейским и пожарным, что очень благодарна за их работу в это непростое время (везде же говорят, что они – герои!). Но, очевидно, у них есть более важные дела, ведь мы прекрасно можем спуститься сами.
Я вежливо спросила, нельзя ли перестать нас трогать руками, ведь всем положено соблюдать социальную дистанцию.
Также я им сказала, что меня очень напрягает, что они без масок и перчаток. Я пыталась спросить, почему моего сына удерживает незнакомец. Они мне по сути ничего не отвечали.
Я реально испугалась: сотрудники экстренных служб имеют дело с большим количеством людей по долгу службы, и очевидно, есть достаточно высокий риск, что они могут заразить меня и детей коронавирусом.
Я потянулась в рюкзак за конфетой для дочки, чтобы ее немного успокоить, и меня за это чуть не пристрелили.
Я испугалась еще больше. Я в теории знала, что при копах нельзя делать резких движений и что-то доставать, но в тот момент как-то не сообразила.
Я пыталась спросить, почему меня удерживают и почему они не могут дать спокойно спуститься с детьми, не повергая нас риску близкого контакта с 14 незнакомцами. Мне ответили, что это небезопасно, и на нас неподходящая обувь (на нас всех были кроссовки). Также мне сообщили, что я нахожусь на частной собственности. Я очень удивилась, мы ведь не заходили в парк, а к горке подошли по бревну, которое лежало сверху на заборе (это было именно бревно, а не упавшее дерево, его обрубили, зачистили, и я была уверена что это специально сделали городские службы, чтобы открыть проход к холму, пока закрыт парк).
Я пыталась было спросить, какие именно законы мы нарушаем, и почему они считают, что спуск с хорошо знакомой нам горки представляет большую опасность, чем контакт с толпой людей во время карантина. Но мне не отвечали.
Я позвонила моему соседу, адвокату, и попросила полицейских поговорить с ним, полицейские отказались.
Пожарные ставили какие-то лестницы и натягивали веревки.
Муж хотел к нам подняться, но полицейские не давали и угрожали ему тоже. Я стала снимать на телефон. Через дорогу остановился фургон телеканала Telemundo, возле моего дома собралась толпа зевак, все снимали. В нашем тихом городке такого цирка, наверное, еще не видели.
Моего сына передали из рук в руки и спустили вниз. Я постаралась уговорить их не трогать хотя бы мою дочку (она, в отличие от сына, застенчивая и нелегко идет на контакт с незнакомцами, и тем более не переносит, когда ее трогают). Но мне не дали с ней спуститься самой и мне пришлось тоже ее передать пожарному – и потом “по рукам”.
Я попросила полицейских дать хотя бы мне самой спуститься.
Они в ответ повалили меня на землю и протащили волоком.
Потом подняли. Кто-то схватил меня за шлевку для ремня на джинсах сзади, на копчике. И таким образом меня “провели” вниз, по пожарной лестнице, которая буквально лежала на земле (горка весьма пологая). Дети уже были с мужем. Молодой полицейский в маске забрал у меня телефон, отдал его мужу. После этого на глазах у детей на меня надели наручники и сообщили, что я арестована.
Прикинуться мертвой
Молодой полицейский обыскал меня, посадил в машину и скороговоркой, неразборчиво зачитал мои права. В конце он спросил, понимаю ли я их, и я честно ответила: “Нет”. Я надеялась, что он зачитает мне их опять, но он просто захлопнул дверь машины.
Я достаточно долго сидела, в наручниках (в них, кстати, больно, у меня остались синяки и царапины).
Полицейские и пожарные болтали. Они выразили благодарность тому незнакомцу, было много одобрительных слов типа “ты все правильно сделал”. Тот кивал и курил.
В ситуациях крайнего стресса у нас срабатывают инстинкты – “fight or flight”, побег или борьба. Я не знала, но, оказывается, есть еще и третий вариант – прикинуться мертвым. Мне про это рассказала психолог Ирина Башкиров, с которой я теперь общаюсь регулярно.
Я бывала во многих непростых ситуациях в жизни, видела смерть и насилие, на меня наставляли оружие. Помню, когда на меня напал мужчина возле входа в дом, я замерла, буквально. Не могла слова сказать, даже шепотом, не то чтобы крикнуть, чтобы мне кто-то пришел на помощь, мое тело долгое время просто меня не слушалось. Короче, я далеко не импульсивный человек, и в непонятной мне ситуации, которую не могу просчитать и оценить, я впадаю в оцепенение.
Короче, когда меня арестовывали, мне просто не пришло в голову спросить, за что, потому что у меня темперамент не “драться”, и тем более не “бежать”, а “прикинуться мертвой и подумать”.
Происходящее казалось мне чем-то абсурдным, как будто я попала в повесть Франца Кафки “Превращение”, где человек взял и без всякой причины превратился в насекомое.
Такое странное ощущение, что все бессмысленно и беспощадно, и бороться не с чем и не с кем.
Когда офицер П. (высокий, белый мужчина, достаточно крупный, для простоты я далее буду называть его Дубина) вез меня в участок, я у него спросила, нет ли какого-то шанса меня туда не везти, так как в участке вообще-то я могу заразиться коронавирусом, и у нас на дворе эпидемия. Он сказал, что без вариантов. Я просила, есть ли у него дети. Он ответил, что нет.
Когда мы зашли в участок, офицер Дубина надел маску. Позвал полицейскую-азиатку, она тоже была в маске. Меня спросили, нет ли у меня в кармане чего-то? Я сказала, что есть, две конфеты. Полицейская опять обыскала меня с ног до головы (буквально – копалась в волосах).
Потом с меня сняли наручники. Куртку, ремень, обручальное кольцо, сережки у меня забрали и положили в прозрачный пластиковый пакет.
Мне сказали, что у меня есть выбор – или расшнуровать кроссовки, или снять их полностью. Я сказала, что уж лучше сниму их полностью, а то расшнуровывать их долго, я ведь думала, что быстренько сейчас выйду.
Я попросила офицеров дать мне помыть руки и попить воды. Они помялись – и разрешили помыть руки. Воды, сказали, не положено, им, мол, самим хочется пить, но нечего.
Не давали пить и позвонить адвокату
В джинсах, футболке и носках меня посадили в камеру. Я думала, там будет решетка, как в фильмах. Но это просто была комната, окрашенная в зеленый цвет, с длинной деревянной скамейкой. В двери было небольшое окошко, через которое было видно часть всего происходящего в участке.
На стене кто-то выцарапал слова dyckheads и real bad news.
Мною в основном занимались два офицера – хотя в участке их было не менее пяти, а “преступников”, кроме меня, не было.
Офицер Дубина – основной мой “обличитель”, его имя на всех обвинениях и криминальных делах против меня.
И совсем молодой полицейский (тот, что на “месте преступления” надел на меня наручники и обыскал), тоже белый, худой, с настолько детским лицом, что казалось, что у него еще не растет борода и усы – я его далее буду называть офицер Малыш.
Я спрашивала офицеров, что будет дальше со мной и могу ли я позвонить своему адвокату. Они говорили, что нет, сначала я должна дать им информацию. И потом меня быстро отпустят.
Я рассматривала надписи на стене и думала, чем же это могли выцарапать? Все острые предметы ведь отбирают.
Возможно, ногтями или зубами. Но это пришлось бы делать очень, очень долго. Значит, быстро здесь никого не отпускают.
Спросили мое имя. Я сказала. Так как у меня с собой не было кошелька с правами, они стали искать меня в базе. Нашли. Права у меня были получены на адрес мамы во Флориде. Полицейские спросили, где я живу и как давно. Я отвечала на их вопросы, но односложно, и все время интересовалась “могу ли я позвонить своему адвокату?”.
Меня спросили, какой у него номер телефона. Я не знала наизусть (кто сейчас вообще знает какие-то номера телефонов?). “Вот видишь, кому ж ты позвонишь, ты номера не знаешь”, – отвечали мне копы.
Я все равно попросила положенный мне звонок, планируя просто набрать свой номер (мой телефон ведь у мужа, он ответит!). Нет, сказали мне полицейские, сначала наши вопросы.
“Кто тебя может охарактеризовать?”, – спрашивали они. Мой муж, сказала я. “Какой у него номер телефона?”. Конечно, я его тоже не знала наизусть.
“Вот видишь, значит никто тебя не может охарактеризовать, так и напишем”, – сказали копы (поэтому, умоляю, выучите наизусть номер телефона кого-то из друзей или близких).
Все тянулось весьма долго. Офицеры уходили куда-то, неспешно подходили ко мне с уточнением номера квартиры. Спросили, кем я работаю. Я сказала, что журналистом. Это им не понравилось. Я опять попросила пить. Мне сказали, что воды нет. Я попросила сходить в туалет (там ведь есть кран, откуда можно попить). Мне сказали, что, может, потом, когда я отвечу на все вопросы. Я отвечала.
Просилась в туалет еще три или четыре раза. Иногда Малыш мне отвечал, что мол, ты ж не ребенок, должна себя контролировать (я провела в участке 7 часов, на минуточку!). Иногда он говорил, что сейчас не может меня сводить, так как по протоколу со мной обязаны идти двое полицейских, а он один, а второй занят чем-то важным.
Спустя пару часов Малыш таки отвел меня в туалет, без Дубины (видимо, решил похерить протокол, я ему надоела со своими просьбами, или же планировал отыграться).
Туалет оказался не туалетом, а камерой поменьше, в которой меня закрыли на долгое время (я наивно стала проситься выйти, а Малыш мне злорадно отвечал “теперь жди”).
В камере стояла маленькая скамейка с зеленым пластиковым матрасом, раковиной и туалетом полностью из нержавейки.
Все выглядело один в один, как в одиночной камере в сериале “Orange Is The New Black”, где чуть не сошла с ума главная героиня.
Cериал я смотрела уже после того, как меня отпустили на волю, и была поражена этому сходству.
В раковине была вода, но не было мыла, и я побоялась пить оттуда. Когда меня выпустили из маленькой камеры с туалетом и отвели в мою старую камеру – без туалета, я опять стала настойчиво просить у копов телефонный звонок. Они опять отказывали.
Мне стало нехорошо, я прилегла на скамейку. Полицейские сказали, что вызывают скорую. Я просила этого не делать (ага, приедут еще люди, которые меня будут трогать без моего разрешения!), но скорая все равно приехала.
Ко мне подошли две женщины в пластиковых касках, масках, перчатках. Я попросила их не приближаться ко мне, и повторила, что нормально себя чувствую. Они стали расспрашивать, что произошло. Я им немногословно, но спокойно изложила всю эту абсурдную ситуацию с горкой и незнакомцем, а также что меня почему-то не пускают в туалет и не дают пить.
Женщины принесли мне воду – дистиллированную, бутылочку 0,25 л.
Я их горячо поблагодарила. Они понимающе кивали, в тот момент я думала, что они реально мне сочувствовали, видимо, их благородство с водой подействовало на меня.
Женщины спрашивали, нет ли у меня суицидальных мыслей. Не было ли психиатрической истории, оружия. У меня ничего не было. Я попросила дать мне сделать звонок. Они сказали, что сами позвонят. Я дала свой номер телефона.
Будешь молчать – отправим в тюрьму
Женщины из скорой дозвонились до мужа с телефона участка. Но разговор быстро окончился. Они сказали мне, что муж был с ними груб и повесил трубку. “Я сожалею”, – сказала я им. “Не стоит извиняться”, – мило ответили они.
Женщины из скорой измерили мне пульс и давление. Показатели были повышены, но это нормально, они сказали. Они хотели, чтобы я подписала какие-то бумаги. Я спросила, имею ли я право отказаться. Они сказали, что да. Мы понимаем, это недоразумение, говорили эти женщины.
Я выпила воды. Но от нее хотелось пить еще больше (в дистиллированной воде нет солей и минералов).
Женщины из скорой уехали. Копы продолжили задавать по кругу вопросы, формальные – про мой адрес, работу и так далее. Я отказалась дальше говорить, пока мне не дадут звонок адвокату. “Малыш” мне сказал, что у меня уже есть одно криминальное обвинение в “препятствованию правосудию” (obstruction of justice), и если я не буду отвечать, они мне выпишут еще одно.
Я сильно удивилась, ведь я их пальцем не тронула, отвечала на их вопросы, ни разу не сказала в их адрес ни одного нецензурного слова, держалась вежливо, уравновешенно. Я указала на этот факт. В ответ, как будто кидая реплику Малышу, Дубина мне сказал, что собирался меня отпустить домой побыстрей, не хотел ведь меня отправлять в тюрьму.
Я поняла, что меня удостоили классической сцены “хороший коп – плохой коп”.
“Мне все равно, выписывайте еще мне обвинения, отправляйте в тюрьму, я больше на вопросы отвечать не буду”, – сказала я. Пыталась держаться спокойно – знала, что сейчас в карантине из тюрем в моем штате людей, наоборот, выпускают, вряд ли меня захотят там принять. Вспомнила совет психолога Дейла Карнеги – если чего-то очень боишься, нужно представить себе худший сценарий ситуации.
Я себя успокаивала, что даже если меня отправят в тюрьму, то, по крайнем мере, там можно поговорить с другими заключенными (у кого в карантине есть такая роскошь – поучаствовать в социальном сборище?).
И вообще, увижу тюрьму, опишу опыт читателям. Страшно коронавирусом заразиться? Так я уже могла им заразиться от 14 человек, которые нас “спасали” на горе, плюс еще около новых 5 полицейских в участке.
Мужа не пускали, ему врали
Подействовало! Офицер Дубина отчаялся и дал мне сделать телефонный звонок. Ответил муж, который в тот момент стоял с детьми и адвокатом (он наш сосед и друг) рядом с этим самым участком.
Внутрь их не пускали. Из-за эпидемии, про которую полицейские в этом случае очень удобно вспомнили.
Женщины со скорой ничего ему обо мне не сообщали, но пытались выяснить у него какие-то подробности обо мне, и он отказался говорить без адвоката, так как быстро раскусил эту манипуляцию.
Муж не сразу даже смог найти участок, где меня держали. Он обзвонил несколько, и везде ему отвечали, что меня нет, врали. Адвокат сообразил, что меня арестовала парковая полиция (не городская), и их участок недавно сгорел, так что они пользуются для своих “преступников” услугами коллег из города. Дети при этом плакали, потому что не знали, куда увезли маму и когда вернут.
Муж передал трубку другу, адвокату. Я спросила, отвечать ли мне на вопросы копов, давать ли им отпечатки пальцев и фотографироваться ли (mugshots)? Он сказал – отвечать, давать, фотографироваться. И что если я быстро отвечу, сразу и выйду.
Честно говоря, я до этого момента все думала, что это какое-то недоразумение и никто не будет меня заносить в базу “криминальных авторитетов”, муж и адвокат смогут убедить полицейских. Я ведь иммигрантка, и считала, что США – лучшая страна в мире, страна свободы, гражданских прав, Конституции. Я знала, что в Украине, да и любой постсоветской стране, полицейские коррумпированы, что они применяют угрозы и пытки, чтобы выбить признания и показания (благодаря моим репортажам двоих невинно осужденных выпустили из тюрьмы, и они мне до сих пор пишут письма с благодарностью).
Но в США, я думала, все по-другому. Копы хорошие!
Мой сын обожает копов и здоровается с ними, дает им пять. Эти хорошие полицейские не могут ведь сделать со мной что-то плохое!
Я не понимала, что ни на той горе, ни в том полицейском участке у меня не было никаких шансов кого-то переубедить, пояснить свою позицию, достучаться до здравого смысла, человечности. Потому что я превратилась в то самое насекомое. Заработали шестеренки бюрократического процесса. Единственное, что ко мне испытывали все эти – и дальнейшие участники этих событий – это холодное равнодушие.
Не хочешь ли ты покончить жизнь самоубийством?
Повесив трубку, я сказала офицеру Дубине, что готова дальше отвечать теперь, и вообще, лучше бы он сразу дал мне позвонить, сэкономил бы время себе.
Но шли часы, я отвечала на одни и те же вопросы – о моем месте рождения, возрасте – по которому кругу. “Ваш номер квартиры 36?”. “Да!”. “Ты врешь!”, – закричал Малыш (он вжился в образ плохого копа). “Я даже уже не помню, что вы спрашивали, может, хватит?”, – отвечала я.
Далее Малыш у меня долго брал отпечаток каждого пальца (его нужно было прокатывать по сканеру, он держал мой палец и катал его, катал, и в половине случаев что-то шло не так, и нужно было начинать заново). Потом отпечатки всей ладони.
Мне было очень неприятно, что мы с Малышом держимся за ручки и вообще стали не в меру близки (помните, он меня и обыскивал?).
Я хотела побыстрее выбраться из участка. Я очень долго стояла. У меня уже подкашивались ноги, и я попросила присесть. Ошибка! Малыш радостно отвел меня присесть в камеру и опять там держал просто так.
Еще примерно через час он меня наконец-то сфотографировали в профиль и анфас (я постаралась стоически улыбаться, чтобы в базе данных преступников остаться с торжествующим или хотя бы зловеще-радостным лицом). Я думала, что вот-вот меня отпустят домой!
Но офицер Дубина долго не мог решить, какую же статью мне впаять.
Он звонил кому-то и советовался. Ему диктовали что-то. Дубина открывал какую-то толстую книгу (предполагаю, законы штата Нью-Джерси). Потом он не мог занести информацию обо мне в компьютер. Что-то там зависало. Над ним столпились другие копы. Дубина сетовал, что вот ведь он собирался вовремя вернуться к ужину домой. На заставке телефона у него была фотка с какой-то темноволосой женщиной. У Малыша такой фотки не было, он листал инстаграм и тиндер.
Я радостно предвкушала, что меня сейчас отпустят, поэтому завела с Дубиной светскую беседу.
– Вы мне наденете на ногу электронный браслет, когда отпустите, чтобы не сбежала?
– Нет!
– Но мне нельзя пересекать границы штата?
– Да езжай куда хочешь!
– Но мы с вами встретимся в суде, где я изложу всю абсурдность этой ситуации?
– Еще чего! Я не хожу в суд. У полиции есть для этого специальные люди. Ты явно пересмотрела фильмов про копов, мисс.
– Я миссис.
И вдруг появилась какая-то женщина. “Я – медицинский оценщик (medical evaluator)”, – сказала она. Я поговорю с тобой, чтобы определить, что ты не представляешь угрозы для себя, а то ты ведь свисала с 35-футового утеса с детьми, говорит она.
Не хочешь ли ты покончить жизнь самоубийством?
Не посещают ли тебя грустные мысли? Не бывала ли у психиатра? Есть ли история психиатрических болезней в семье? Не бьет ли муж?
Я была в шоке и отрицательно мотала головой. Пыталась объяснить, что последнее, что я собиралась делать – это кидаться с утеса. Хотя бы потому, что утеса там не было. А был холм, пологий. Женщина кивала. И опять мне казалось, что она понимает, в какой абсурдной ситуации я нахожусь.
Я ее попросила не отправлять меня в больницу, где, как известно, сейчас очень высокий риск заразиться коронавирусом.
Спросила, есть ли другие варианты. Я, конечно, на твоей стороне, сказала медицинская оценщица. Но я не принимаю решений. Мне нужно позвонить моему супервайзеру.
После разговора со мной оценщицу отвели в сторону копы и долго с ней о чем-то говорили, так, чтобы я не слышала. Когда она вернулась, то сообщила мне, что супервайзер таки решила, что меня нужно отправить в больницу.
Меня принудительно госпитализируют для психиатрической оценки.
Вызвали скорую, чтобы отвезти меня в больницу. Пока мы ждали, оценщица светски беседовала с копами, они смеялись. Было неимоверно глупо с моей стороны доверять той женщине. Как я потом узнала из документов, она соврала и про супервайзера (его не существовало), а также сделала вид, что я отказалась от других вариантов скрининга, кроме принудительной госпитализации.
Пролетая над гнездом кукушки
Дубина и Малыш ушли домой, меня передали молодой черной полицейской. Приехали два парамедика-азиата на скорой, женщина и мужчина. Я у них спросила, есть ли у меня вариант отказаться с ними ехать. Нет, это принудительно, сказали ребята. Я попросила позвонить мужу. Он же думает, что меня вот-вот отпустят и не знает, что меня увозят в больницу. Может даже все еще стоит возле участка с детьми. Полицейская вроде как попыталась мне дать возможность позвонить. Но она не знала, какой код нужно набирать для звонка на мобильный со стационарного телефона.
Как миллениал миллениала, я ее понимала.
Она мне пообещала, что попробует организовать мне звонок уже из больницы.
Полицейская была миниатюрной и приятной. С ней мне было не так страшно, как с Малышом, Дубиной и их коллегами-здоровенными мужчинами. В карете скорой помощи мы с ней мило болтали. К разговору подключилась парамедик-азиатка. Они обе были очень молодыми женщинами, обе из семей иммигрантов (родители одной были из Китая, другой – из Доминиканы). Они обе попросили меня “если я не против, конечно” рассказать, что же со мной случилось. Услышав историю, девушки меня заверили, что это какое-то недоразумение, и что из больницы меня выпустят через полчаса. Они же мне и сказали, что это такой стандартный протокол – отправить меня в больницу. Что независимо от того, что бы я сказала той женщине, меня бы все равно отправили. Без вариантов.
“Это неправда. У них всех были варианты. Отпустить тебя домой. Не арестовывать. Не отправлять в больницу. Но они не видели в тебе человека. Они видели преступницу”, – через полтора месяца скажет мне адвокат.
Я поинтересовалась у девушек – у вас сейчас во время эпидемии намного больше работы, видимо? Нет, ответили полицейская и парамедик, наоборот, нам урезали смены, ничего не происходит.
Напоследок я попыталась отпустить им шутку про то, что я журналист и могу устроить “Пролетая над гнездом кукушки”. Но не смогла вспомнить, как будет на английском кукушка. Девушки не понимали, о чем я. Сюжет я пересказала и заверила их, что это классика американской литературы и кинематографа. Девушки обещали погуглить.
В больнице пусто, коронавирусных нет
Меня доставили в ER (отделение скорой помощи) больницы New Bridge Medical Center в час ночи. Я потеряла счет времени в полицейском участке, а тут впервые увидела, что уже заполночь, а значит, полицейские меня держали около 7 часов и сменились в полночь – отсюда и появилась милая черная полицейская.
В больнице скорой помощи было абсолютно пусто, если кому интересно (просто тогда, в разгар карантина, многие говорили, что больницы переполнены умирающими от коронавируса, и люди даже специально ходили и снимали эти приемные покои и показывали, что там пусто, и постили видео с хэштегом #filmyourhospital). Мне, помню, было лениво ехать и проверять, не считала это необходимым, да и опасно. А тут показалось занятным, что меня в ER доставили принудительно, так сказать, предоставили мне, как журналисту, возможность лично убедиться.
При регистрации в больнице полицейская передала бумаги и мои вещи. Я ей напомнила о телефонном звонке мужу, который волнуется и не знает, где я. Она пожала плечами. Мужчина на рецепции сказал “может, потом”. Полицейская попросила меня подписать бумагу о том, что меня ознакомили со всеми моими правами (в том числе, чтобы не отвечать на вопросы, и на адвоката!). Я не хотела подписываться (ведь мне их не объяснили на момент ареста и в участке, а дали уже ПОСЛЕ того, как выпустили из полиции). Но мне не хотелось ставить приятную полицейскую в неприятную ситуацию, поэтому я на бумаге написала время и место – больница.
Полицейская ушла. Меня, к огромному моему удивлению, отправили в специальное крыло больницы – психиатрическое. Behavioral health, так корректно они решили назвать психушку. Но не в постоянную палату, а во временный предпокой, holding area, где, как ясно из названия, тебя удерживают. Первый, кто мне там попался на глаза – огромный охранник, который не спускал глаз с “пациентов”.
Сильно беременная медсестра-азиатка в маске, пластиковых очках и прочем “противовирусном” обмундировании приказала мне сесть на каталку в общем коридоре, переодеться в больничную рубаху. Такую, знаете, как фартук с рукавами, на завязках, где открытая спина и видно попу.
– Я имеют право отказаться?
– Нет.
– Но я не хочу ходить полуголой.
– Вот тебе вторая рубашка, надень ее сверху первой.
Кроме двух рубашек, мне выдали банку для анализа мочи (на наркотики и алкоголь, я подумала). Я вошла в туалет – грязный, с точно такой же, как в полицейском участке, железной сантехникой, сделанной так, чтобы нельзя свинтить части и использовать их, как оружие. Зеркала не было, но к стенке был прибит маленький лист нержавейки, в котором максимум, что можно было рассмотреть – что у тебя все еще есть два глаза и нос.
Я ждала в коридоре, пока для меня освободят “палату”. Оттуда вывели пожилого мужчину с диким беспорядком на голове (я еще подумала, что вот что бывает, когда нет зеркала). Туда завезли каталку, на которой мне предложили спать, и она, собственно, заняла все место – комната была два на два метра примерно. Подушки не положено (видимо, ими кидаются или люди пытаются ими задушиться?). Но дали одеяло.
Ко мне пришел врач, одетый практически в скафандр. Он уточнил, что не психиатр, а обычный врач. И говорит со мной просто для того, чтобы удостовериться, что у меня нет проблем с физическим здоровьем. Поинтересовался, не болею ли я коронавирусом и не могла ли где-то заразиться. “Могла, сегодня. Потому что мне помогали спуститься с горы и трогали меня 14 человек без перчаток и масок”. Врач ушел. Пришла медсестра и взяла у меня кровь из вены.
Я попросила попить воды, и мне, наконец, ее дали, в бумажном стаканчике. Я сказала беременной медсестре, что мой муж не знает, где я. И мне очень нужно ему позвонить и сообщить, потому что он и дети волнуются. Она кивнула на телефонный аппарат в общем коридоре. Он не работал. “Ну тогда жди, может, утром найдешь, как позвонить”, – сказала она и безучастно уткнулась в экран компьютера.
И тут я поняла, что никто меня “через полчаса”, как обещала полицейская и парамедик, не выпустит. Мне опять соврали.
В следующей части я расскажу:
– сколько я провела в психушке, какой диагноз мне поставили;
– с какими соседями я там познакомилась;
– о приходе социальной службы;
– о том, какая у меня теперь “криминальная история” и что о ней думает прокурор;
– как шефа полиции, которая меня арестовала, повязали за распространение кокаина;
– странные подробности о “добром самаритянине”, который полез нас “спасать”.
