Как правозащитник из России получил убежище в США – и теперь помогает другим
Российский правозащитник Андрей Столбунов прошел интервью на убежище в США и получил его в 2017 году. Он бежал в США из Москвы, где на него уже было заведено несколько уголовных дел за антикоррупционную деятельность, неугодную чиновникам. Далее следует его рассказ от первого лица.
После нескольких лет ожидания пришло долгожданное приглашение на интервью. Я был спокоен. Чего нельзя сказать о моей супруге, ведь на интервью мы должны были идти вместе, а она была весьма далека от моих российских общественно-политических баталий. Это мой второй брак, мы познакомились и поженились незадолго до эмиграции. Я даже и не подозревал на тот момент, что таковая вообще случится в моей жизни.
С момента описываемых в заявлении на убежище событий прошло довольно много времени, а потому перед интервью пришлось заново перечитывать материал и обсуждать его с адвокатом (естественно, мой адвокат шел со мной на интервью).
Подготовка была весьма интенсивная, длилась несколько дней и проходила в довольно “агрессивном” стиле. Это такой “фирменный почерк” моего адвоката, он играет роль максимально “злого следователя”, то бишь иммиграционного офицера. Он показывал, как на казалось бы понятных и прозрачных местах можно впасть в ступор и засыпать все интервью. Просто из-за эмоциональной неготовности получить провокационный вопрос. В какой-то момент моя жена даже расплакалась…Но, как говорится – “тяжело в учении, легко…на работе”.
Как собирался материал для моего дела
Материала в моем деле было немало, более 300 страниц. Могло бы быть больше, ведь до момента вынужденного отъезда из России я занимался адвокатской практикой более 10 лет и, одновременно, около 7 лет вел активную общественную и правозащитную деятельность.
У меня была и слава, и угрозы – одновременно. В один день с утра выступал в телевизоре, а вечером давал показания по уголовному делу, то в качестве свидетеля, то подозреваемого.
В течение этих лет на меня лично было заведено три уголовных дела, по разным основаниям, но все они неизменно касались моей активности как правозащитника. Только удача и адвокатские навыки позволяли мне удерживать ситуацию и не попасть за решетку. Однако, градус противостояния повышался, были все признаки очередного витка преследования.
К сентябрю 2013 года 80% моего времени уходило на борьбу “за выживание”.
Стало понятно, что новые обвинения не за горами и я уехал. Думал, что на несколько месяцев…
В общем, когда я начал готовить пакет документов для убежища, материала было предостаточно, только выбирай. Если бы я готовил документы сам, то завалил бы американскую иммиграционную службу тысячами страниц, в которых разобраться довольно трудно. На счастье, мой адвокат Борис Палант отделил «зерна от плевел» (на что, кстати, ушло 3 месяца) и увесистая посылка уехала по почте в USCIS.
Начало интервью, офицер, присяга
Общее правило – одежда на интервью должна соответствовать вашей ситуации. Будучи адвокатом, я не имел права появиться перед глазами офицера иначе, как в костюме, адвокатской «спецодежде».
Очень многое зависит от профессионализма переводчика и понимания терминологии, которая применяется в конкретной ситуации. В этом вопросе я также полностью положился на выбор адвоката, и не прогадал.
Являться на интервью лучше всего минимум за полчаса до назначенного времени. Необходимо пройти спецконтроль, магнитную рамку, сдать телефоны в ячейку для хранения, зарегистрировать свое прибытие. В итоге вы получаете номерок и сидите в зале ожидания, среди сотни других заявителей, таких же беженцев, только из разных стран.
Зал пестрил разнообразием национальностей и нарядов. На интервью положено приходить всей семьей, а потому было много детей. Мы оставили дочку-американку с бабушкой, ей интервью ни к чему, она родилась здесь. С 9 утра из служебной двери начали выходить офицеры службы, называть номера и приглашать заявителей пройти с ними. Если вы ожидаете увидеть офицеров – суровых мужиков в униформе – то сильно разочаруетесь.
Выходили мужчины и женщины разных возрастов и комплекций, а также совершенно разных национальностей и цвета кожи.
И ни одного в униформе.
Через полчаса ожидания вышел “наш” офицер, довольно молодой человек лет 35, в котором я бы скорее узнал индийца, работника малого бизнеса, нежели офицера иммиграционной службы. Он назвал наш номер, мы подошли к нему и представились, он каждому пожал руку, был очень доброжелателен и попросил мою жену остаться в зале и ждать. Наша делегация в составе меня, адвоката и переводчика прошла в его кабинет.
Около получаса ушло на формальности, объяснения правил проведения и распорядка интервью. Потом была присяга. Надо встать, поднять правую руку и поклясться говорить правду и ничего кроме правды. Практически как в суде.
Присягу принимает не только заявитель, но и переводчик, на нем лежит серьезная ответственность. Если офицер почувствует какие-то неточности или заминки, то он включает громкую связь и будет использовать собственного удаленного переводчика. Вполне вероятно, они это могут сделать негласно в течение интервью, так что переводчик должен быть начеку и не допускать ошибок. Задача заявителя – говорить с паузами и давать возможность осмысленного перевода.
Условно, мое интервью можно поделить на три основные части – проверка анкетных данных, рассказ и ответы на уточняющие вопросы по содержанию заявления, заключительная формальная часть, на которую пригласили и мою жену.
Суть разделения супружеской пары понятна. Сначала «допрос» основного заявителя, а потом его супруги (га) и смотрят, как она(он) отвечает, есть ли противоречия, какие эмоции.
Основная часть интервью и проверки на правдивость
Как я понял, работа офицера на 60% – это работа психолога. Выявить реальные эмоции, найти «болевые» точки там, где, возможно, что-то приукрашено или указана ложная информация, а главное понять – действительно ли человек боится возвращаться и почему. В моем случае все было довольно очевидно – адвокат, правозащитник, публикации в СМИ, в том числе англоязычных, заочный арест пресловутым Басманным судом, федеральный розыск…
Американцы имели возможность прочесть все отечественные правоохранительные формулировки в переводе, хотя вряд ли до конца могли разобраться, в силу абсолютной витиеватости и бессмысленности текстов.
Проверка анкетных данных и беседа по сути заявления длилась около 2-х часов.
Офицер был весьма доброжелателен и явно разбирался в деле, было очевидно, что он его внимательно читал.
Были и аккуратные проверки. По нескольким конкретным фактам он начинал листать мое дело, как бы не находя документы, видимо, ожидая мою реакцию. Я, конечно, вызывался ему помочь и указывал порядок приложений, то есть ему было вполне очевидно, что я полностью ориентируюсь в доказательной базе.
Характерно, что во время беседы офицер внимательно изучал меня, я постоянно встречался с ним глазами. Скрывать мне было нечего, все материалы были у него под рукой, а я же сам их и формировал, поэтому я не стеснялся также изучать его в ответ. Получались такие «гляделки».
Наконец, был объявлен получасовой перерыв, после которого пригласили мою жену и состоялась заключительная часть. С учетом того, что моя жена стала таковой уже после описываемых в деле событий и совершенно ничего не знала о них, о чем честно призналась, допрашивать ее было не о чем. Пара вопросов касалась места и времени заключения брака.
После этого довольно быстро прошла получасовая заключительная формальная часть. Десятка два вопросов касались поездок, совершенных ранее в разные страны, участия в вооруженных формированиях, международных организациях и прочей формалистики, о которой иногда спрашивают и во время интервью в посольствах при получении визы.
По окончании интервью офицер пожал руку, пожелал удачи и выдал повестку с предписанием явиться через 2 недели в назначенное время за получением результата.
Ожидание результатов и почему стоит брать экспертное заключение
Эти дни были, конечно, весьма волнительными, нечего сказать. В назначенное время мы приехали, и сидели в том же зале ожидания, народу было уже поменьше, встречались знакомые лица. Жена в день интервью провела два часа одна без доступа к интернету (телефоны же в ячейке лежат), а потому с кем-то даже пообщалась.
Среди ожидающих результата были и русскоязычные сограждане, кто проходил интервью вместе с нами. Само собой, что мы все поприветствовали друг друга и ждали, обсуждая прошедшие события. Получилось так, что нас вызвали последними, и мы видели, какие результаты были у других.
Из четырех групп заявителей (семьи, пары), только мы получили положительный результат. Все остальные получили отказ.
Были слезы и валидол под язык.
Люди уходили подавленные, готовиться ко второй стадии, к суду. Жаль их. Помимо объективных обстоятельств, присутствующих в конкретном деле, важное значение имеет мнение признанных экспертов, которые дают краткую, но емкую характеристику конкретному делу. Официальное название – “expert-witness”. Многие подают дела без таких “экспертных заключений”, экономят деньги, а зря.
В моем случае, экспертное заключение было от знаменитого российского адвоката Бориса Кузнецова, которому я безмерно благодарен за поддержку в трудный для меня час. Он получил убежище за несколько лет до моего приезда в Америку, обладает колоссальным опытом адвокатской деятельности в России и безупречной репутацией. Он и сделал для меня экспертное заключение, в котором изложил свое видение дела и последствий моего возвращения на родину.
Теперь, когда я сам получил убежище и прошел долгий и тернистый путь, я также могу помогать другим россиянам, которые просят убежище в США, предоставляя “экспертное заключение” по их делу. Письменное экспертное заявление поможет усилить позицию заявителя на этапе рассмотрения дела иммиграционной службой. Если там отказали, эксперт может выступать и в суде. В большинстве случаев рекомендацию о приглашении в дело эксперта дает адвокат, у которого есть выбор из нескольких кандидатур.
